Его купили у цыган за корзинку яиц и крышечку от колы.
Ну, так ему говорили его старшие братья и сестры. Когда он, наматывая на кулак сопли, спрашивал у мамы, правда ли это, та томно прикрывала глаза и блаженно, безмолвно улыбалась – безжалостная женщина! Ему ничего не оставалось, кроме как пугать этой байкой уже младших отпрысков.

Вы уже почуяли это налет множественности? А им и не пахнет – им воняет: семья Модеста, сколько он себя помнил, была до неприличия огромна. До него мать наклепала двух братьев и сестру, после – еще одну сестру. И это не предел: под одной крышей с ними обитали и дед с бабкой, и путевая тетка со своими кровиночками, и непутевая одинокая тетка, и куча скелетов по шкафам; в общем, полная чаша. Благо, места для всех было вдоволь: жили-то они на ферме, где лишние руки были всегда нужны и важны, так что матушка его вовсе не перманентно беременная, а просто мудрая предпринимательница. А это все еще не считая родственников в соседних городах и штатах: куда бы вы не плюнули на юго-западе страны, обязательно попали бы в какого-нибудь очередного Энешти.

Короче, не было понятия скуки в жизни Модеста никогда. С малолетства был припахан к домашнему быту: поначалу палкой крапиву бить да жуков колорадских есть, потом уже чего серьезнее, коровам там хвосты крутить. Правда, особых сельскохозяйственных талантов за ним замечено не было, да и рвения тоже: и скотину вроде любил, и корнеплоды, а все к людям тянется, к социалочке, новостям и поп-культуре. А потому к подростковым годам получил настоящее  повышение – с непаханых полей был отправлен в семейный фермерский магазинчик торговать овощами и лицом, благо Всевышний не обделил. Ему это все было как глоток свежего воздуха: чем больше времени он проводил в городе, тем насыщеннее и живее себя чувствовал.

В школе тоже учился, вы не подумайте, он читать умеет! Другое дело, что добираться до нее было большим испытанием, да и к юным дарованиям причислен не был, но от того душой не особо страдал. Вместо того не просто социализировался активно, а буквально впитывал всех и каждого, кто его окружал. Без преувеличения общался со всеми, в любую касту игриво протискивался: от спортивной тусовки до фриков, от театралов до шаек местных mean girls.

К выпускному классу вдруг осознал, что ничего не понимает. Младшему сыну положено оставаться в семье и все такое, но чего-то не льстила ему перспектива всю жизнь с курами бегать, нет от него кантри вайба. Но и к кому себя причислить он тоже абсолютно недоумевал – нравилось ему все и сразу и одновременно ничего не затрагивало глубинные струны души. Ужасный стресс испытывал весь год, выбирая, что ему делать и как дальше жить. А потому закономерно ответил согласием на приглашение варить в Академии зелья на коленке: он, кажется, тогда был пьян, целовал руки сотрудникам и рассказывал, что бабуля-то его, карга старая, всегда говорила, что он мальчик особенный и любимый.