Глянцевая потёртая обложка с картинкой милой девочки лежит измятая в углу комнаты. Там, кто никто не найдёт. Там, кто никто не увидит. Там, где пауки плетут своё искусство нитей памяти и времени. Он и хранят долговечные сны как мошек, закутывают в теплое одеяло вечности и отдают в упокой вселенной.
Она не хотела этого видеть и, тем более, показывать. Мерзотное состояние подкатывало каждый раз, когда разреженный взгляд по комнате цеплялся за уголок глянца. Аврора была такой молодой, подающей надежды и глупой, очень-очень глупой.
Ей было, кажется, около десяти. Белокурые нежные волосы, рассыпающиеся на аристократичных плечах (прямо как у Элен, её любимого персонажа из "Войны и мира"!), тонкая нить губ, сшивающая всё лицо в детскую простоту, всегда прищур удовольствия и розовые губы - она была прекрасной для своих лет. Красивая, да ещё и умная! Джекпот. Но чего-то не хватало... Она знала, что ей не достаёт какого-то элемента в паззле жизни, как будто пропадает пыль, которую не схватить голыми руками. Песок честности сыпется сквозь пальцы, и она ничего не может с этим делать.
— Пап, скажи, пожалуйста...
— Да, милая?
— Я прекрасна?
— О, детка, — грубые мужские руки, подарившие Авроре стабильное и счастливое детство, подхватывают тонкую талию Корбин-младшей, — Ты лучше всех.
Нити губ затягиваются, а вот раны - нет. Отец не был честен не только с ней.
В районе её тринадцатилетния фарфоровые слоники, подаренные тётей из какого-то города Глупых Надежд, слетают с полки грубой рукой и разбиваются о реальность бытия. Если бы Аврора была прекрасной, ничего бы этого не было. Грубые руки не коснулись бы тёплого фартука и не сорвали бы его, грубые руки не замахнулись бы и не оставили бы алую ссадину на фарфоровой коже. Уши звенели, сердце клокотало.
"Будь я птицей", — Аврора сидела на подоконнике, прикладывая лёд к ушибу, — "куда бы я полетела сначала?" Раздумья были недолгими, перья за спиной моментально встряхнулись, и ей казалось, что ещё один шаг за окно, и она взмоет в воздух. Нога съехала с подоконника и почувствовала тёплый и приятный ветерок. Это последний раз, когда она ощущала свободу.
Чемоданы, упакованные мамой, были запечатаны нежным и кротким поцелуем. "Наверное, так и надо", — думала Аврора, вцепившись в грубую руку. Его шаги были длинными и частыми, приходилось семенить, только вот детская голубая шляпка с такими же мечтами каждый раз пыталась унырнуть от детских пальчиков в порыве ветра.
Без матери Корбин чувствовала некоторое одиночество и прямое указание совести угодить отцу. Душа была в клетке без замка. В принципе, девочка всегда могла уйти и ничего не потерять, но эти белые уложенные волосы мачехой и подобранный ей наряд делал из неё примерную дочь. Приходить играть роль паиньки, к чему прилипли и другие синонимы: спокойная, добрая, обаятельная, правильная. Последнее было наглой ложью, но понято было одно: правильно не то, что на самом деле правильно, а то, что считаешь правильным ты.
Душа черствела, чернела, оперялась. Белый пух мрачнел в силу подросткового возраста. Аврора не хотела быть такой, но: язык дерзил, руки сжимались до отметин ногтей, зубы скрипели. Внутри что-то кричало Авроре, что так не  надо, но этот крик уходил в тьму и пропадал эхом всё дальше и дальше. Маленькая девочка была как будто Алисой в норе, вот только нора была бездонной и с каждым разом всё чернела, чернела и чернела. Фарфоровая рука с аккуратными пальчиками вытягивались. О неё разбивались фарфоровые слёзки.
Из тьмы показались пальцы, переплелись с аристократичной Авророй и потянули вверх.
В восемнадцать лет Корбин узнала, что её фамилия крайне непростая. Хотелось летать, хотелось бежать, хотелось делать всё что угодно, лишь бы упорхнуть из чёрствых грубых рук отца и появиться новой.
Жизнь в Академии была простой до безобразия: пей, ешь, жуй вдоволь, занимайся интересными предметами и просто наслаждайся своей жизнью. Пока у одноклассников появлялись свои приколы с любимыми, Аврора "воронилась" всех, чувствуя отторжение при виде их мерзких мозолей и неухоженных ногтей.
Воспоминания и попытки покинуть родное гнездо колко воспринимались сердцем, что делало бы её отличной мишенью, если бы не одно "но" — кому как не Авроре привыкать туже связывать нить губ? Первые три месяца, прожитые в стенах Академии, отличались дикой попыткой изменить себя. Она красила волосы, отращивала и отстригала их, пользовалась всеми видами косметик, брендами одежды и просто менялась чуть ли не каждый день. Короче говоря, перелетала с место на место. И каждое приземление на пенёк было новым, ярким и красочным. Последний пенёк оказался плечом, достаточно надёжным, чтобы можно было перетоптываться на лапках и гаркать на остальных. Вопрос с образом был решён радикально: яркая косметика передарена, одежда сожжена, а гуталин накоплен.
Хлопнув себя по щекам, девушка закинула ноги на стул и качнулась на нём. Негоже вспоминать ту, которую похоронила, пусть и мысленно.
Аврора умерла. Да здравствует новая Аврора.